Глава 3.

                               Исповедь Ангмарца.

Он стоял у окна – высокого и узкого со стрельчатой аркой – и глядел на кроваво-красный закат. Солнце, опускающееся в воды Андуина, заливало багровым светом окрестную степь. На север простирались мрачные, пустынные земли, вдалеке виднелись мрачные отроги гор. Где-то за горизонтом, безгранично далеко – его Шир, любимая, зеленая страна, его осиротевшая норка, верные друзья – он ведь даже не простился с ними, и они ничего не подозревают о его нынешнем местонахождении. Один только Сэм знает тайную причину его ухода. Бедный верный Сэм! Должно быть, теперь он часто вспоминает его. Фродо больно было думать о страданиях, невольно причиненных лучшему другу его уходом. Но ведь разлука рано или поздно кончится – как-никак, он обещал вернуться, когда выполнит все. А начало, хвала Единому, неплохое. Его приняли. К нему вполне благосклонно отнеслись, – хотя вряд ли кто-нибудь из них, за исключением, разве что, Моро-Провидца, полностью догадывался о том, что сулит им присутствие нежданного гостя. Все они – неплохие ребята, даже Могучий Сайта с его грубоватым юмором. Рассказы Улаири глубоко взволновали хоббита. Теперь он уже твердо знал: назад пути нет. Он должен делать все, мыслимое и немыслимое, дабы принести хотя бы один лучик Света в это царство тоски и отчаяния.

Послышались чьи-то мерные шаги, и тонкая рука, на которой холодным светом поблескивало стальное кольцо с непрозрачным черным камнем, легла ему на плечо. Фродо вздрогнул и обернулся, - несмотря на царивший полумрак, ему нетрудно было разглядеть Ангмарца.

-         Ну что, малыш, как прошел первый день? Не обижали тебя мои ребята?

-         Благодарение Единому, все благополучно. Никто не тронул меня. Все они очень милые.

-         Да, пожалуй, ты прав, - Хэлкар улыбнулся, но его улыбка на худом и бледном лице показалась кривой усмешкой. – Ты прав, Фродо, сын Дрого. Никто другой не прощал нам ни резкости, ни цинизма, да что там – даже понять нас не пытался. Ты первый. Первый, кто заговорил со мной за эти сотни лет. Ведь все это время я не общался ни с кем, кроме собратьев – да еще Владыки. Пожалуй, не слишком легко прожить тысячелетия с одними и теми же людьми – правда, мы сроднились за это время. К счастью, предательство и измена неведомы Улаири – разве что мелкие разборки. А эти насмешливые слова, грубость и резкость – понимаешь, Фродо? Это всего лишь маска. Маска, под которой каждый из нас прячет боль израненной души. – он понизил голос до шепота. – Боль, в которой мы боимся признаться друг другу – да что там! – самим себе. Никто не видит наших душ – как и наших лиц: и это к счастью – кто из живущих был бы способен выдержать взгляд Назгула? Они считают нас бесчувственными призраками, лишенными душ, - назгул горько усмехнулся, - О, если б они знали, как жестоко ошибаются! Есть у нас души, есть, и они способны чувствовать боль.  Блаженны вы, живущие! – воскликнул он голосом, полным непередаваемой горечи. – Все ваши беды, скорби и печали, ваши мелкие житейские неурядицы – сколь ничтожными кажутся они! По крайней мере, вы способны забыть о них, а я жаждал бы заснуть, забыться хоть на краткое мгновение – и эта последняя милость отнята у меня! Сады Ирмо, дарующие забвение, закрыты для меня и никогда не откроются. Остается только безмерная боль, жгучая тоска – и память, неумирающая память, днем и ночью, вечно – без малейшей возможности исправить что-либо. Разве есть кара более жестокая, чем – помнить?

-         Память… - шепнул Фродо, глядя на темный силуэт Ангмарца на фоне окна – раскинувший руки в жесте отчаяния, он напоминал большое черное Распятие. – Ты называешь память карой и проклятием? Разве это не прекрасный Дар Единого – помнить счастливые дни, верных друзей, помнить ласковый свет солнца, зелень деревьев, благоухание цветов и звонкий щебет птиц, помнить старинные легенды и песни менестрелей? Разве это не сокровище, которого никто не сможет отнять у нас, и которое способно озарить светом радости самые темные дни нашего существования?

-         Цветы, говоришь? – медленно произнес Хэлкар. – Зелень деревьев, пение птиц? Слова знакомые. Но я не помню этого. Я помню другое. Дым пожарищ и карканье ворон над полем битвы, блеск стали и крики умирающих, огонь и кровь… Да ты, похоже, не знаешь, с кем имеешь дело. Дитя наивное! Если б ты знал, сколько крови на моих руках!… Нет, тебе явно не место с нами. Твоя чистота погибнет здесь, как лилия без солнца. Уходил бы домой, пока еще можешь, жил и радовался жизни – мы этого навеки лишены. Здешнюю тьму твоему лучику света не разогнать.

-         И однако, даже маленькая звездочка озаряет ночь. Я хотел бы остаться и сиять здесь. Быть может, хотя бы в одном сердце страшная ночь рассеется, и воссияет заря надежды, предвещающая утро спасения.

-         Ночь отчаяния? Да хранят тебя Валар от этой ночи!.. Ладно, я расскажу тебе свою историю, а ты уж суди сам, возможно ли спасение для таких, как я.

 

Я был младшим сыном Тар-Атанамира Великого, Короля Нуменора. Матери я не помню – она умерла при родах. Отец мой любил ее превыше всего на свете – и возненавидел меня как невольную причину ее сметри. Видимо, от самого рождения мне было суждено приносить несчастье. Я не ведал ни родительской ласки, ни заботы, ни любви. Мои братья презирали меня и издевались, как могли – впрочем, очень скоро я научился платить им той же монетой. Я рос замкнутым, молчаливым, диким, как лесной волчонок, обиженным и озлобленным на целый мир. Даже имени своего я не помню – только прозвище: Хэлкар – Ледяное Сердце, прозвище, которое я ненавидел вместе со всем окружением, - хотя, надо сказать, оно весьма подходило мне. Разве мое сердце и вправду не было подобным ледяной скале – не знающим любви? Пожалуй, единственной моей любовью в те годы были книги. Я жадно тянулся к знаниям, многие часы проводил в библиотеке моего отца. Там, за чтением старинных фолиантов, я забывал собственное одиночество, с  головой окунаясь в иной – светлый и прекрасный мир. Будучи совсем еще юным, я неплохо знал историю и древние сказания, был сведущ в языках Людей и Эльфов, равно как и в искусстве ведения боя, интересовавшем меня более других.

-         Должно быть, тогда они, наконец, научились тебя уважать, - вставил Фродо, - Твой отец, и братья, и…

-         Увы. Похоже, что мои знания не привлекли, а напротив, оттолкнули моих близких. Кроме черной зависти, я не получал от них ничего.

-         До чего же испорчен род человеческий! – воскликнул хоббит. – И у нас, конечно, бывают ссоры да раздоры, но ненавидеть собственного сына!.. Разве не должен быть покаран по заслугам безумец, преследующий родное дитя? – прости, если я…

-         По заслугам! – глаза Хэлкара блеснули, и он язвительно засмеялся. – Да, он получил по заслугам! Мой старший брат убил его и захватил престол Нуменора. Я думал, он не пощадит и меня, но Провидение распорядилось иначе – хотя, быть может, было бы лучше мне погибнуть тогда? Скольких бед не случилось бы! Знал ли мой брат, какую кару он готовит мне, сохраняя мою жизнь?

Итак, я был назначен военачальником нуменорской армии. Надо сказать, это был удачный выбор. Мой брат выгодно рассчитал, что под моим началом и при моих знаниях тактики и стратегии немало сражений могут быть выиграны; если же я погибну в бою – что ж, тем лучше – одним претендентом на трон меньше (а надо сказать, при дворе меня немало побаивались). Я старался быть мудрым повелителем для моих подчиненных. Словно родной отец, я заботился о них, дабы они не ведали недостатка ни в чем. Мой народ любил меня – я мог быть уверенным, что по моему слову они последуют за мной на любой край света. Между тем, страшная тень недоверия уже начала заволакивать мое сердце. В юности я был свидетелем слишком многих интриг и коварства, потому и опасался предательства со стороны подданных. Более всего я боялся, что какой-либо злоумышленник разрушит плоды моих великих трудов во благо собственного народа. Я потерял доверие даже к ближайшим людям, уже не зная, кто со мной, а кто против меня. В сердце возникло желание раскрывать замыслы других, проникая в самые потаенные помышления. Постепенно это желание превратилось в страсть, изнуряющую меня ежесекундно.

Вот тогда-то и появился Саурон – или, как он именовал себя тогда, Аннатар. О, тогда он выглядел не так, как теперь. В те дни его красоте могли бы позавидовать прекраснейшие из эльфов, а в обходительности и красноречии ему не было равных. Много долгих часов провели мы в беседах, немало тайных знаний было открыто мне. Ласковое обращение Аннатара, казалось, растопило лед моего сердца, и однажды я поделился с ним моими тревогами. Он выслушал меня с сочувствием, а потом предложил мне колечко – по его словам, оно должно было помочь мне держать подданных в повиновении и даже контролировать их помышления. – Хэлкар задумчиво посмотрел на большое стальное кольцо с сияющим черным камнем. – Поначалу я не верил, что столь маленькая вещь способна покорять умы и души людей, но вскоре Саурону удалось убедить меня – мастер убеждать он был непревзойденный. Я взял Кольцо – и вскоре оно завладело мной навеки.

Дало ли оно мне какую-либо власть над душами? Пожалуй, да! С его помощью мне удалось раскрыть немало коварных замыслов - не стоит и говорить, что злодеи были покараны по заслугам, дабы другим неповадно было. Пытками и казнями хотел я утвердить справедливость в стране. Я и не заметил, как любовь моих подданных сменилась рабским страхом; мне нравилось наблюдать, как они лижут прах у моих ног, умоляя о пощаде; меня тешила их готовность совершить любое деяние по одному моему приказу – «во благо Нуменора», как думалось мне. Мне было безразлично, какой ценой достигались победы, сколькими жизнями приходилось жертвовать: за свою долгую жизнь я прочно усвоил, что цель оправдывает средства.

А потом… потом появилась Она – единственный светлый проблеск в моей жизни, единая любовь и отража моего ледяного сердца. Дочь короля Ханатты – смуглолицая чернокудрая красавица с глазами цвета южной ночи. Не знаю, как этот прекрасный хрупкий цветок Юга смог полюбить такое чудовище, как я – тем не менее, она любила меня всем сердцем, и пламя ее любви растопило лед, сковывавший мою не знающую чувств душу. Ей одной удавалось смягчить мой гнев и жестокость, благодаря ее ласковому заступничеству многие избегли смерти. Быть может, с ее помощью милосердие окончательно победило бы жестокость в моем сердце. Но увы, наш счастливый союз не был долгим. При дворе на нас глядели недобрым оком: в те-то годы, когда Нуменор и Ханатта были непримиримыми врагами, и вдруг – нуменорский военачальник женат на харадке! В народе давно уже перешептывались, что я околдован ужасной харадской ведьмой. Ни молва черни, ни придворные сплетни не интересовали меня – я не привык считаться с чьим-либо мнением, действуя на собственное усмотрение. Разве волнует льва тявканье собак? В те дни мы были счастливы – и я не подозревал, что вскоре наше блаженство окажется столь жестоко разрушенным.

Как же могло это случиться? Как мог я не сберечь мое самое дорогое сокровище? Подвело ли меня мое Кольцо, не предупредив об опасности? Моя любовь, мой прекрасный цветок Ханатты погибла от руки моего собственного брата, не желавшего мириться с присутствием харадки при дворе. Быть может, он думал, что тем самым освободит меня от мнимых чар южной ведьмы. Какой бы ни была причина – меня лишили единственного любимого человека. Но я отомстил за нее – и отомстил сполна! Я не дал коварному убийце уйти и успокоился лишь тогда, когда кровь его обагрила пол и стены моих покоев, а сам злодей лежал изрубленный мечом у моих ног. Я отомстил – и стал убийцей родного брата! Как оказалось, это стало началом моего конца.

Об этом, разумеется, тут же дали знать королю. Он проклял меня и велел убираться из страны, а по его воле против меня восстал весь народ – все те, кому я изначально желал добра, ради чьего блага трудился. Я стал изгнанником, всеми проклятым, презренным, лишенным всего. Никто не помог мне, никто не указал правильный путь, никто даже не старался понять меня. В моей душе не осталось ничего, кроме ледяной ненависти и жажды мести. Что мне оставалось делать? Я обратился за помощью к властелину Ханатты. Он дал мне войски, и я повел его на столицу моего старшего брата – на собственный народ! – мстить за гибель возлюбленной и собственные страдания. Это было грандиозное и страшное сражение – увы, последнее в моей человеческой жизни.

Ангмарец замолчал. Слишком трудно было рассказывать о том, что случилось с ним в тот роковой день. Волна воспоминаний нахлынула на него – он словно бы заново переживал свою гибель. Он помнил предательство ханаттского войска, повернувшего назад в самом разгаре битвы, оставив его в окружении нуменорцев. Помнил сверкающее острие меча, нацеленное в грудь – он не успел ни отразить удар, ни увернуться от него – не успел? Или, быть может, не хотел? Резкая боль пронзила его тело обжигающим холодом. Мир закружился перед глазами, рассеченный на тысячи осколков. Кровь струей хлынула из горла. За первым ударом на него обрушился второй, третий – бесконечной лавиной, без разбору, рассекая тело в клочья. Вот он лежит, втоптанный во прах, завернувшись в грязный растерзанный плащ, израненный, залитый кровью, захлебнувшись невыносимой болью – и никто не склонился над ним, никто не отер кровь, стекающую по лицу, - и это ощущение полнейшего одиночества было для него мучительнее боли от ран, раздиравшей тело… Но что это? Огромная темная фигура выросла над ним: черный плащ, развевающийся на ветру, железный венец с острыми зубцами… С трудом он узнал в явившемся Саурона. На пальце Темного Владыки лучилось огнем золотое Кольцо, от которого исходила огромная сила, противиться которой было превыше возможностей умирающего. Он только смог, собрав последние силы, прошептать: «Отойди от меня…», но слова его захлестнуло волной крови. В глазах потемнело – или, быть может, это черная тень Темного Владыки разрослась до непомерных размеров? Невыносимая тяжесть навалилась на него. Он почувствовал, как плоть его истаивает, будто истлевая от невидимого пламени; в то же время, что-то удерживало его душу, не давая окончательно распрощаться с этим миром… На мгновение боль, сильнее боли израненного тела, охватила все его разрушающееся естество… Потом ему была дарована новая плоть – точнее, подобие плоти. Темный Владыка возложил ему на голову остроконечную стальную корону, в руки вложил клинок, излучающий волны холодного сияния. В сознании раздались слова: «Отныне имя тебе – Владыка Ужаса. Аргор».

-         Так я стал Назгулом, Рабом Кольца и ужасом для Средиземья. А дальше… дальше, пожалуй, то же, что и с остальными: сплошная полоса бесконечных войн. Во мне не осталось ничего, кроме хладнокровной жестокости и невыразимой горечи. Я сеял смерть направо и налево, мстя за собственную пропащую жизнь. Шли века, а мое призрачное существование не кончалось. Бремя свершенных мною злодеяний непрестанно преследовало меня, терзало измученную душу. Я жаждал смерти, в поисках ее бросался в бою на вражеские клинки – но смертный покой не был моим уделом. Поначалу я был один – потом, один за другим, появились остальные Восьмеро. Все они были столь же несчастны, как и я. Правда, что разделенное горе становится легче. Но, несмотря на общество собратьев, я продолжал оставаться одиноким. Только боль и бесконечная горечь были моими спутниками все эти тысячи лет – а сколько еще предо мной стремительно мчащихся дней, полных убийств и крови, и бесконечных бессонных ночей?.. Прости, если я слишком много сказал, - он резко замолчал, заметив выражение непередаваемого ужаса на лице слушателя.

-         Все в порядке, - ответил Фродо. – Просто мне трудно понять многое. Ведь у нас в Шире не случалось, чтобы хоббит хоббита убил, а ты говоришь об убийстве родного брата… Я не могу в это поверить.

-         Я ведь сразу говорил – ты никогда не поймешь меня. Да, для тебя это непостижимо – нести несчастье всему миру и более всего – самому себе. И пусть лучше это останется непостижимым. Тебе не место среди нас, Фродо сын Дрого. Иди лучше, возвращайся, пока Владыка не заметил тебя здесь. Заметит – поздно будет; он лишит тебя воли, и тебе придется остаться здесь навеки. Иди же, - повторил он, - я отпускаю тебя.

-         Я останусь, - тихо, но решительно сказал Фродо. – Это мое решение, и я не меняю его. Я хочу остаться. И хочу спасти тебя.

-         Меня? Спасти? Не обманывайся, ты ведь знаешь, что это невозможно. Я проклят навеки. Скорее солнце погаснет, и реки обратятся вспять, чем избавится от власти Саурона Раб Кольца. К чему питать пустые надежды? Да и что тебе в моей душе, полурослик?

-         Я люблю тебя.

-         Любишь? Меня – любить? За что? Мои руки – по локоть в крови, и кара моя – справедлива. Зачем говорить о любви тому, кто никогда не был достоин ее? Ты насмехаешься надо мной!

-         К чему мне насмехаться? Мои слова – правда. Ты достоин любви, хотя и был обделен ею.

-         Достоин любви? После всего, что я совершил?

-         Хоть бы деяния твои были как кровь красны, твоя душа может стать белее снега. Ты можешь получить прощение – если захочешь.

-         Прощение? Возможно ли прощение для убийцы, сгубившего множество невинных людей? Такие злодейства не прощаются!

-         А несогрешившие в прощении не нуждаются. Лишь провинившимся даровано оно.

 

Словно бы сияние Неба отразилось в лазурных глазах Фродо, когда он говорил о прощении. Он поравнялся взглядом с Хэлкаром, и в глазах его Назгул прочел искреннюю и безмерную любовь, которой он не познал ни в жизни, ни в посмертии – любовь, готовую покрыть его жестокость и злодеяния, любовь, для которой даже его падшая душа не была безнадежно погибшей. Словно бы маленький золотистый огонек загорелся в его сердце, растапливая ледяной саван, окутывавший его много веков. Взявшись за руки и прильнув друг к другу, Хэлкар и Фродо сидели в ночной тишине, пока розовые лучи солнца не возвестили о наступившем рассвете…